«Пока свободою горим…»: наследие Пушкина между Путиным и Навальным

«Поэт в России – больше чем поэт», – крылатая фраза Евгения Евтушенко в полной мере относится к «нашему всему» Александру Сергеевичу Пушкину, которому 6 июня исполнилось бы 220 лет. Дар великого поэта, с одной стороны, глубок и многогранен, а с другой – неоднозначен и противоречив. Чтобы не перегружать комментариями юбилейный день, напомню (чтобы заодно в который раз насладиться бессмертными шедеврами) несколько знаменитых произведений Пушкина, сопроводив их буквально пунктиром из нашего времени.    

Пушкин и декабристы. Картина Дмитрия Кардовского

1818 год. В обращении к Чаадаеву юный Пушкин говорит о несбывшихся надеждах на «оттепель». Он не доверяет робкому, застенчивому, почти тайному реформатору Александру I и преисполнен радикально-бунтарских настроений: 

Любви, надежды, тихой славы
Недолго нежил нас обман,
Исчезли юные забавы,
Как сон, как утренний туман;

Но в нас горит еще желанье,
Под гнетом власти роковой
Нетерпеливою душой
Отчизны внемлем призыванье.

Мы ждем с томленьем упованья
Минуты вольности святой,
Как ждет любовник молодой
Минуты верного свиданья.

Пока свободою горим,
Пока сердца для чести живы,
Мой друг, отчизне посвятим
Души прекрасные порывы!

Товарищ, верь: взойдет она,
Звезда пленительного счастья,
Россия вспрянет ото сна,
И на обломках самовластья
Напишут наши имена!

Кстати, поэт явно заблуждался: Россия вспрянула, однако на обломках самовластья высечены символы еще большего самовластья – Ленин, Троцкий, Сталин и иже с ними. Иначе могло быть только в другой стране и если бы удалось изменить Россию плавно, чтобы не было «обломков». Но не будем отвлекаться.

Встреча Николая I и Пушкина в Чудовом монастыре. Картина Ильи Томилова

А вот уже 1826 год. Восстание декабристов подавлено, у власти император Николай I. Заметим, вообще не реформатор, а охранитель-державник в полный рост. Казалось бы… Но не тут-то было. В «Стансах» перед нами другой Пушкин:

В надежде славы и добра
Гляжу вперед я без боязни:
Начало славных дней Петра
Мрачили мятежи и казни.

Но правдой он привлек сердца,
Но нравы укротил наукой,
И был от буйного стрельца
Пред ним отличен Долгорукой.

Самодержавною рукой
Он смело сеял просвещенье,
Не презирал страны родной:
Он знал ее предназначенье.

То академик, то герой,
То мореплаватель, то плотник,
Он всеобъемлющей душой
На троне вечный был работник.

Семейным сходством будь же горд;
Во всем будь пращуру подобен:
Как он, неутомим и тверд,
И памятью, как он, незлобен.

Мало того, что Александр Сергеевич «стелется» перед новым самодержцем, он еще и абсолютно некритичен к личности Петра I. А ведь петровский рывок России сопровождался и теневой стороной, да еще какой: закручивание гаек, массовые репрессии, явный крен в сторону деспотизма и сокращения свобод. В общем, кто знает, как Александр Сергеевич, живи он сейчас, отзывался бы о Сталине…

Пушкин и его посредник в отношениях с императором Николаем I, шеф жандармов Бенкендорф. Картина Александра Китаева

Еще через два года, в 1828-м, Пушкин пишет в стихотворении «Друзьям»:

Нет, я не льстец, когда царю
Хвалу свободную слагаю:
Я смело чувства выражаю,
Языком сердца говорю.

Его я просто полюбил:
Он бодро, честно правит нами;
Россию вдруг он оживил
Войной, надеждами, трудами.

О нет, хоть юность в нем кипит,
Но не жесток в нем дух державный:
Тому, кого карает явно,
Он втайне милости творит.

Текла в изгнаньe жизнь моя,
Влачил я с милыми разлуку,
Но он мне царственную руку
Простер — и с вами снова я.

Во мне почтил он вдохновенье,
Освободил он мысль мою,
И я ль, в сердечном умиленье,
Ему хвалы не воспою?   

Дружба Николая Павловича и Александра Сергеевича нашла отражение не только в стихах, но и в прозе. В мае 1826 года Пушкин обратился к императору с таким письмом:

 «Всемилостивейший Государь!

В 1824 году, имев несчастие заслужить гнев покойного Императора, я был выключен из службы и сослан в деревню, где и нахожусь под надзором губернского начальства.

Ныне с надеждой на великодушие Вашего Императорского Величества, с истинным раскаянием и с твёрдым намерением не противоречить моими мнениями общепринятому порядку (в чём и готов обязаться подпискою и честным словом) решился я прибегнуть к Вашему Императорскому Величеству со всеподданнейшею просьбою…

Здоровье моё, расстроенное в первой молодости, и род аневризма давно уже требуют постоянного лечения, в чём и представляю свидетельство медиков. Осмеливаюсь всеподданнейше просить позволения ехать или в Москву, или в Петербург, или в чужие края».

И затем, на отдельном листочке, рукой поэта сделана приписка:

«Я, нижеподписавшийся, обязуюсь впредь ни к каким тайным обществам, под каким бы они именем ни существовали, не принадлежать; свидетельствую при сём, что и ни к какому тайному обществу таковому не принадлежал и не принадлежу и никогда не знал о них».

Зато Александру I теперь, в десятой главе «Евгения Онегина», отвешено по полной:  

Властитель слабый и лукавый,
Плешивый щеголь, враг труда,
Нечаянно пригретый славой,
Над нами царствовал тогда.

Тут уж невольно мерещится Горбачев («плешивый щеголь»)…

И уже незадолго до гибели Пушкин пишет супруге, упомянув двоих императоров – предшественников Николая Павловича, что тот (третий по счету) «…хоть и упек меня в камер-пажи под старость лет, но променять его на четвертого не желаю; от добра добра не ищут».

Но было бы вопиющим искажением упрощать и принижать образ Пушкина до махрового реакционера. Тем более что, согласно народной мудрости, сколько волка ни корми…, а Пушкин и в николаевскую эпоху находит теплые слова для былых товарищей-декабристов, теперь уже каторжан и политических преступников:

Во глубине сибирских руд
Храните гордое терпенье,
Не пропадет ваш скорбный труд
И дум высокое стремленье.

Несчастью верная сестра,
Надежда в мрачном подземелье
Разбудит бодрость и веселье,
Придет желанная пора:

Любовь и дружество до вас
Дойдут сквозь мрачные затворы,
Как в ваши каторжные норы
Доходит мой свободный глас.

Оковы тяжкие падут,
Темницы рухнут — и свобода
Вас примет радостно у входа,
И братья меч вам отдадут.  

Иными словами, недавних единомышленников Пушкин предавать не собирался. Со своей стороны, Николай I, понимая, что имеет дело с величайшим талантом, творчество которого переживет века, закрывал глаза на шалости поэта и не натягивал длинный поводок…  

«Наше всё», получается, действительно для всех. И каждый – хотя бы при малейшем желании – найдет в пушкинской вселенной сокровенные строки для себя. И уж во всяком случае, утверждение, что Пушкин – это Россия, Россия – это Пушкин, а забыть или не знать наследие Пушкина – это значит забыть или не знать Россию, куда более убедительно в отношении великого поэта и гражданина, чем такие же слова, но с фамилией любого российского политика любой эпохи.

Юрий Пронин для ИА «Альтаир»        

ИА «Альтаир» присутствует в самых популярных соцсетях.
Присоединяйтесь к нам:
Telegram
Одноклассники
Вконтакте

Поделитесь новостью с друзьями: