Памятник Дзержинскому: эпизод или символ?

Дискуссию вокруг возвращения памятника Феликсу Дзержинскому на Лубянскую площадь, под окна главного здания Федеральной службы безопасности (ФСБ) – до 1991 года ВЧК, затем ОГПУ, позже НКВД и следом МГБ – в принципе можно посчитать отвлекающим маневром. Мол, вон сколько сейчас повседневных проблем, а они – о заоблачных материях. Но это как посмотреть: вопрос о памятнике такому человеку и в таком месте – это, как ни крути, символ государственных приоритетов. Если хотите, вектор общественного развития.

Легко привести множество малоприятных фактов из деятельности «Железного Феликса». Можно даже цитировать Владимира Жириновского, у которого на встрече лидеров думских фракций с Владимиром Путиным 17 февраля случился редкий приступ гуманизма: «Еще хотят Дзержинского восстановить – вообще будет каюк. Какой Дзержинский? Кого восстанавливать? Репрессии были при нем…». А в противовес напомнить, что один из инициаторов возвращения памятника, председатель президиума общественной организации «Офицеры России», Герой РФ, ветеран Афганской и Чеченской войн Сергей Липовой заявляет, что Дзержинский символизирует нашу государственность и силовики давно ждут восстановления памятника. Напомним, что портреты Феликса Эдмундовича и сейчас можно увидеть в некоторых кабинетах, где работают сотрудники органов госбезопасности. Короче, как ни относиться к Дзержинскому, но у него своя ниша в народном сознании. Да, недалеко от Ленина и Сталина, но все же своя, с «изюминкой». Первый руководитель «чрезвычайки», как и термин «чекисты», может быть, даже успешнее Владимира Ильича и Иосифа Виссарионовича пережил идеологические катаклизмы XX и начала XXI века. Так что своего рода феномен.

В силу ряда обстоятельств Феликс Дзержинский стал большевистской иконой. Штаб Октябрьской революции согласно сталинскому учебнику «Краткий курс истории ВКП(б)»

Почему? Первый и наиболее вульгарный вариант: Дзержинский вовремя (или, кому как угодно, с кавычками – «вовремя») умер – в 1926 году. Иначе, учитывая некоторые особенности его биографии и характера, неизвестно, где бы оказался в 1937-м. А так из него еще тогда сделали большевистскую икону. Ну, как, примерно, из Свердлова, Куйбышева, Орджоникидзе и особенно из Кирова. А в некотором отношении Дзержинский даже лучше – умер, как уже сказано, рано, и, что называется, без вопросов – никаких подозрений на Сталина тут нет. В отличие, опять же, от обстоятельств смерти Куйбышева, Орджоникидзе и особенно Кирова. Так что вот он перед вами – человек, у которого «холодная голова, чистые руки и горячее сердце».

Второе обстоятельство ближе к особенностям разоблачения сталинских репрессий. Хрущев ведь как повернул: Ленин, мол, хороший, а Сталин, вопреки Ленину, плохой. Поэтому-де осуждаем культ личности и возвращаемся к настоящему ленинизму. Соответственно, Ежов с Берией, как главные опричники, объявлены злодеями, а Дзержинский… а Дзержинский опять уцелел. Собственно, и памятник по проекту скульптора Евгения Вучетича появился в центре Москвы в 1958 году, то есть при Хрущеве.

Дальше – Брежнев, «золотая осень застоя». Снято немереное количество художественных фильмов о героях-чекистах и плохишах-белогвардейцах времен Гражданской войны. Зато дальше – сплошная фигура умолчания, и выходило что позитивная ВЧК, «перепрыгнув» лет 30–40, сразу как бы стала не менее позитивным КГБ, а посредине – огромная лакуна. Но в нашем рассказе главное, что Дзержинский-то по-прежнему («по Брежневу») на коне. Более того, за многие десятилетия его образ настолько окреп, что главного чекиста стали почитать как отважного, пламенного и, что не менее важно, бескорыстного рыцаря революции. И только отдельные отщепенцы (или «отщепенцы»?) типа Солженицына пытались задать неуместные вопросы: «А чем репрессии 1937-го лучше Красного террора Гражданской войны? И разве не из шинели Дзержинского вышли Ягода, Ежов и Берия?». И не только задавать вопросы, но и давать свои ответы.

Впрочем, Солженицыну и его единомышленникам тогда тоже давали – по зубам. Но тут случилась перестройка. И не сказать, что о Дзержинском и ВЧК на этот раз промолчали, но все же период разоблачений был кратким, а касались они в основном опять-таки сугубо сталинского периода. Красный террор – предтеча террора Большого – и на этот раз оказался чуть в тени. И хотя памятник Дзержинскому на Лубянке снесли, сам образ «Железного Феликса», особенно в государевых пенатах, пошатнувшись, накренившись, все-таки устоял. Вместе, кстати, с профессиональным термином «чекисты».

Александр Солженицын одним из первых поставил Красный террор периода Гражданской войны в один ряд с репрессиями 1937–1938 годов.  Фото toptver.ru

Надо сказать, Дзержинский может вернуться не один. Где-то сзади маячит и Сталин, явно затмевая Ленина, который, прямо скажем, сейчас не очень популярен, актуален и понятен даже для многих сторонников Хозяина. Зато ближе, буквально за плечом у Феликса Эдмундовича, видные представители невидимого фронта советской эпохи Юрий Андропов, Евгений Примаков и даже, судя по всему, Лаврентий Берия.

Что здесь не так? Возможно, шкала приоритетов. Почему, например, в сфере госбезопасности не котируется, например, начальник Третьего отделения собственной его императорского величества канцелярии на протяжении почти 20 лет граф Александр Бенкендорф с его куда более вегетарианским, интеллектуальным стилем, тем более не в эпоху, когда брат шел на брата? Или, может, вообще быть осторожнее с прославлением специфических традиций, а лучше отмежеваться от них, сказав, что плохого раньше было больше, чем хорошего, а потому у нас принципиально новая организация, с принципиально иными задачами и полномочиями? Впрочем, открыто рассуждать на темы государственной безопасности сейчас а) все меньше принято; б) а если кто и обронит пару слов, то это как раз сотрудники этой сферы. Что, как ни крути, означает продолжение былых традиций.

Юрий Пронин для ИА «Альтаир»  

ИА «Альтаир» присутствует в самых популярных соцсетях.
Присоединяйтесь к нам:
Telegram
Одноклассники
Вконтакте

Поделитесь новостью с друзьями: