«Классик «годной» литературы»: что иркутяне думают о Достоевском?

11 ноября исполнилось 200 лет со дня рождения классика мировой литературы Федора Михайловича Достоевского. Его называют исследователем страстей и настоящим психологом. Он открыл иностранцам «русскую душу», но придал ей флер загадки и безумия. Им пугают рядовых школьников, им восторгается эстетствующая молодежь.

О том. насколько актуален Федор Михайлович в XXI веке, корреспондент агентства «Альтаир» решил поинтересоваться у известных иркутян, предложив им ответить на следующие вопросы:

1. Какое место в вашем мировоззрении занимает Федор Михайлович?
2. Согласны ли вы с утверждением, что творчество Достоевского – это символ России, российской судьбы?
3. Как вы воспринимали произведения Достоевского, когда были школьником?
4.  Как вы думаете, интересует ли «достоевщина» современную молодежь?
5. Согласны ли вы с расхожим, особенно за рубежом, мнением, что русская проза – это, прежде всего, Лев Толстой и Федор Достоевский?
6. На какое место в рейтинге российских / мировых писателей вы поставите Достоевского?

Достоевский как камертон  

Александр Снарский, предприниматель, антиквар:

1) В моем мировоззрении Федор Михайлович занимает чрезвычайно важное место единомышленника, что, учитывая сугубую, по нашим дням, маргинальность моих идейных пристрастий, весьма ценно (так как всякий человек должен же иметь хоть какого-то единомышленника). Еще Достоевский играет в моей идейности очень важную роль мировоззренческого камертона, это единственный, кажется, светский мыслитель, обнаруживая расхождение с мыслями которого (что бывает крайне редко) я зазнамо считаю себя неправым, а его правым. Не каждому в жизни попадается добрый наставник, мне повезло, и повезло вдвойне или даже втройне, поскольку этот наставник мой всегда со мной, учительство его не тяготит, и, наконец, оно не порождает во мне комплексов – быть учеником гения человечества никому не постыдно.

2) Идея символичности творчества Достоевского для российской судьбы и России вообще для меня малопонятна. Пушкин выше сапог, но Россия выше Пушкина, она, как наставляет нас Михаил Афанасьевич, не вмещается в шляпу, пусть даже это шляпа Достоевского. Федор Михайлович любит и знает Россию и русских, может мастерски обозначить какое-то явление как типично русское, например «русских мальчиков» или веру в обретающегося где-то праведника… Но этим он отнюдь не исчерпывается. Достоевский добирается до общечеловеческих глубин, до тех горизонтов, где нелепо говорить о национальных судьбах.

3) Мое знакомство с Достоевским, как и у многих русских, началось в школьные годы с «Преступления и наказания». По счастью, мне пришла в голову нежданная мысль прочесть роман за год до того, как мы начали изучать его на уроке литературы. Уже на сне Раскольникова я был совершенно растерян, я не знал до того, что литература может быть таковой! По мере чтения романа я все пытался понять, зачем литераторы берутся за перо после Достоевского (признаться, я и теперь не всегда могу с полной уверенностью ответить на этот вопрос). Так я открыл для себя русскую литературу и литературу вообще. Подобные, пусть не столь яркие впечатления охватывали меня потом при первом чтении каждого крупного романа Достоевского. С тех пор я прочел все, что он написал, многое регулярно перечитываю, но теперь я в какой-то мере знаю, чего ждать от Федора Михайловича. Несомненно, всякий раз открывается разное, как оно всегда и бывает, но такого кумулятивного эффекта, как в юности, теперь, конечно, не случается, а жаль.

4) Я не могу сказать, что интересно или неинтересно современной молодежи в массе, я обыкновенно не решаюсь на такие обобщения. Вообще, при случае всех этих рассуждений на тему молодежи мне вспоминается бесподобная Агнесса Ивановна из фильма «Курьер», которая заявила, что каждый день смотрит телевизор, прекрасно знает молодежь и считает, что «у нас замечательная молодежь, просто героическая», мне кажется, Агнесса Ивановна этим закрыла тему современной молодежи. Достоевский – это всегда сложный и объемный текст, и не у всякого (и не во всяком возрасте) есть желание и способность этот текст прочесть и понять. Было так при жизни писателя, было так во времена моей юности, остается это и теперь. У той части молодежи, что не чужда таких интеллектуальных упражнений, Достоевский не сможет не вызвать интереса, дальше – вопрос согласия или несогласия с его идеологией.

5–6) С расхожим мнением, особенно за рубежом, что русская проза – это, прежде всего, Толстой и Достоевский, я не согласен категорически, так как русская (и мировая) проза – это, прежде всего, Достоевский и все остальные. Я очень люблю и ценю русских литераторов, особенно мне милы Пушкин, Гоголь и Чехов, но сравнивать даже их с Достоевским я не решусь. Тут, правда, возникает другой вопрос: а литератор ли Достоевский? Не обманываемся ли мы формой  изложения трактатов этого социально-религиозного философа? Если все же нет, не обманываемся и он литератор, то, на мой взгляд, он далеко отстоит от всех своих собратьев по перу.

Достоевский как прививка гуманизма

Лариса Сулейманова, директор Иркутской областной государственной универсальной научной библиотеки имени Молчанова-Сибирского:

1) При всей сложности Достоевского как писателя, творца и человека, его творческое наследие, все эти высоты и бездны, которые, так или иначе, проявляются в его произведениях, – это самый честный рассказ Человека о себе самом. Самое откровенное, самое честное признание в подлости, гнусности, низости, с одной стороны, а с другой – невероятной ясности, света, который свойствен человеку. Самой интересное, что обе эти стороны сосуществуют в любом человеке. Федор Михайлович постоянно демонстрирует это в своих произведениях. Герои всех прочитанных мною книг живут и развиваются вместе со мной. Однако герои книг Достоевского к такой категории персонажей не относятся. Они не становятся для меня живыми людьми, а остаются символами, метафорами, образцами чувств или поступков, каких-то примеров и вариантов выбора. Такой вот феномен, поэтому Федор Михайлович среди всех писателей стоит для меня особняком.

2) Я бы не стала их отождествлять. Символ «русского» – да. Того, что я в себе называю «русским». При этом говорить о том, что я в этническом смысле являюсь русским человеком, я не могу точно. Но в плане цивилизационной самоидентификации, безусловно, да. Поэтому для меня герои Достоевского, фигура Достоевского как мыслителя – она однозначно часть русского мира. Насколько это совпадает с судьбой России, с нашей «национальной идеей» – я об этом всерьез не задумывалась.

3) Как ни странно, входом в «Преступление и наказание» для меня в юности стали рисунки Эрнста Неизвестного в издании 1955 года. Они помогли мне продвинуться в понимании Достоевского значительно дальше хрестоматийного штампа, который формируется по отношению к Ф.М. в школе. Книг из библиотек я никогда не воровала, не своровала и то издание, но до сих пор жалею об этом. Еще вспоминается повесть «Бедные люди». Сейчас даже сюжета не помню, однако школьницей после прочтения я плакала над книжкой навзрыд. В ней нет ничего такого, чего бы не было во всех остальных трудах Достоевского. Но именно это произведение вызвало во мне некий катарсис, когда «слезами очищается душа», как бы это банально ни звучало. Я физически увидела, каким человек может быть чудовищем. И какие-то вещи пришлось признать в себе. Для меня это, пожалуй, единственное откровение, непосредственное человеческое восприятие Достоевского. Все остальное – шаблон, символ, признание авторитета. То есть он для меня любимым писателем не стал, потому что чтение Достоевского – это огромный труд и большая боль.

4) Думаю, что Толстой и Достоевский – это не все, что называют русской прозой. Ведь Россию нельзя представить и без Чехова, Бунина, прозы Пушкина, без «Героя нашего времени» Лермонтова. В этом смысле Толстой и Достоевский – это, пожалуй, половина русской прозы для мировой аудитории, которую литературная традиция признает за нашими писателями. Недавно я прочла новость об американском ученом, в этом году выпустившем очередную книгу исследований о Достоевском. Американец всю свою жизнь посвятил исследованию жизни и творчества Федора Михайловича. Думаю, одно это говорит о том, какое место российский классик занимает в мировой культуре.

5) Думаю, что совсем не интересует. То есть наверняка молодежь интересуется схожими вопросами, те же самые «высоты» и «бездны» никуда не делись. Но чтение Достоевского – это огромный труд, тяжелые тексты, страшные вопросы к себе. Увидеть себя таким, какой ты есть, – это очень большая работа. Мне кажется, что Достоевского нужно прописывать как лекарство, как некую прививку гуманизма для молодых.

Двухсотлетний культурный код

Яна Лисицина, художник, историк культуры, доцент ИГУ:

Когда мне выкатили ряд вопросов касательно Достоевского, то я, как прилежная заучка, села отвечать по списку, ладно заштриховывая сложносочиненными формулировками привычные конструкции. Потом поняла, что все это не то и не так. Потому что Достоевский вшит в подкорку, подсознание, подсистему, причем настолько жестко впаян, что уже не чувствуешь, не замечаешь, а просто дышишь с ним одним воздухом: соглашаешься – не соглашаешься, любишь – отрицаешь, да что угодно. Он  свой. Он маркер своих, причем вне хроноса и реалий.

У меня все началось со школьной программы, в советское время, не помню уже, что там было на уроках литературы, что именно говорили. Помню, что разглядывала его литографический портрет, ровненько висевший в ряду других классиков. Дядечка  грустный, старенький, не такой хорошенький, как Лермонтов. Потом стала читать страницу за страницей «Преступление и наказание». Было мне интересно и тягостно одновременно, многое не понимала, да и не нужно это было в таком возрасте. Но поразил Раскольников. Его раскаяние. Как будто раскрылась какая-то бездна, похожая на рисунок ада Рафаэля (это я сейчас пытаюсь хоть какое-то найти сравнение, а тогда как будто земля порвалась горизонтально и сразу резко вглубь).

Потом было в жизни разное.

И получается  у меня  прикосновение к Достоевскому не только благодаря литературе, но и в вещественной культуре повседневности. Вот взять собрание сочинений, что стоит в мастерской. Ранее оно принадлежало одному священнику. Человек он был мятущийся, искренний, пламенный. Совсем герой Федора Михайловича. Умер, сам себя сжег духовно. На моей кафедре в университете – кружка с цитатой Достоевского: «Свету ли провалиться иль мне чаю не пить?». Кружку эту купила в квартире-музее Достоевского, что  в Кузнечном переулке Санкт-Петербурга. Туда стараюсь прийти, побыть при малейшей возможности, хотя все видено-перевидено, чуть ли не все узоры обоев изучены. Да и настоящего,  что он действительно трогал, там немного – колокольчик вроде, шляпа в прихожей, графинчик... Но интерьеры воссозданы со всей тщательностью. Вот, к примеру, любимая писателем репродукция «Сикстинской мадонны», подаренная Софьей Толстой. Что она есть, эта мадонна, на которую он мог часами смотреть? Милосердие?

Милосердие... Которое так мучительно ищут герои Достоевского, эти неправильные, ненужные, странные, несвятые люди. Милосердие, которое он сам высматривал своим внутренним оком в мерзости людской. Которое мы сейчас ждем, хотя слово это, наверное,  устарело и как-то позабылось за красивостью новообразований. Но ждем, потому что без милосердия человекам невозможно быть человеками. Своими не быть.

А он был своим и таким же, как современники: дышал жемчужным петербургским воздухом, любил сладости, смотрел на влажные окна домов, отчаянно проигрывал в карты, писал по ночам. И при этом явил такие миры, такие глубины, что стали  абсолютной реальностью  и теперь живут вне чьей-то воли. Я знаю Петербург Достоевского – это такой хоженый-перехоженый маршрут: погуглил и пошел. Вот здесь было место предполагаемой казни, а это Инженерный замок, а тут жил до женитьбы. Все это выпукло и настояще до сих пор. Но все кажется: вон старуха-процентщица на перекрестке остановилась, а вон – Парфен Рогожин из «Лексуса» вышел, кутить изволит. И снова узнавание: свои среди своих, пусть не идеальных, но каких уж есть. И Федор Михайлович с нами. Такой вот двухсотлетний русский культурный код.

«Годный» автор с хорошим чувством юмора

Сергей Шмидт, кандидат исторических наук, политолог, публицист:

1) Всякий читающий человек в России, видимо, должен отвечать для себя на вопрос: «Пушкин или Лермонтов?», «Толстой или Достоевский?» Есть еще категория тех, кто пытается поставить еще кого-то третьего. И если к паре Пушкин – Лермонтов я третьего не ищу, то все-таки главный классик русской литературы для меня – это Николай Васильевич Гоголь. На втором месте идет Лев Николаевич Толстой, а Федор Михайлович Достоевский не попадает в тройку. В моем мировоззрении он занимает довольно скромное место.

Что касается моих читательских вкусов, то «Преступление и наказание» я прочел в школе с огромным интересом. Немаловажный факт: мой близкий друг, который не любил читать, прочел «Преступление и наказание» в девятом классе. Тот факт, что человек, который не любит читать, прочел «Преступление и наказание», послужил для меня свидетельством качества Достоевского. Достигнув околопятидесятилетнего возраста, я с увлечением прочитал два «ключевых» романа – «Братья Карамазовы» и «Бесы». Я бы это назвал  «интерес к писателю, к которому ты не испытываешь экзистенциальной внутренней привязанности».

Что касается его социально-политических воззрений, то мне категорически чуждо его отношение к религии и патриотизму. Воспевание нашего народа мне не близко, а порой вызывает что-то вроде сарказма и хохота. Но его саркастические портреты революционеров-радикалов из «Бесов» мне показались удивительно точными. В отличие от «ценностного консерватизма» Достоевского мне близок его «прагматичный консерватизм». То есть критическое отношение к переменам: «не сломано – не чини», «лучшее – враг хорошего» – весь этот набор отклик в моей душе нашел.

Главное потрясение, которое ждет людей, которые никогда не читали Достоевского, – это автор с большим чувством юмора. Про это очень редко говорят, поскольку Федор Михайлович ассоциируется с чем-то фундаментальным и мрачным. В его произведениях много тонкого, ироничного и действительно остроумного. Известная сцена разговора Ивана Карамазова с чертом – я рекомендую этот отрывок из «Братьев Карамазовых» всем своим знакомым.

2) Я стопроцентно разделяю мысль Эдуарда Лимонова о Достоевском. По словам Лимонова, в силу своего таланта Федор Михайлович выдал всему миру кучку неврастеников за русский национальный характер. И поскольку в его героях было много экзотики, но они подавались как типичные русские, теперь в мире хватает людей, которые уверены, что русский студент может «замочить» старушку ради личностного роста и осознанности. Они уверены, что русская женщина может кидать пачки денег в огонь, а думающий молодой человек может беседовать с чертом.

Я согласен с Лимоновым, что это была подмена и подстава. Неврастенику просто не выжить в России, и особенно в российской истории. Достоевский многое сделал для мирового продвижения российской культуры и русского характера. Его герои стали литературными образами России, но я думаю, что адекватности в самих этих образах нет. Не случайно, что метафора «русскости» в Европе – это crazy, то есть безумный, сумасшедший. Это ведь явно не из-за Толстого произошло. Его образы Наташи Ростовой или Пьера Безухова вполне нормальные.

Есть еще одна линия, которую, да простят меня поклонники автора, я считаю просто провальной. У Достоевского очень слабые и неубедительные женские образы. По этому пункту Лев Толстой «выносит» Федора Михайловича в одни ворота. Наташа Ростова и Анна Каренина «кладут на обе лопатки» Настасью Филипповну.

5) С утверждением, что русская проза для западного читателя – это Толстой и Достоевский, можно согласиться. Если добавить пьесы Чехова. Могу предположить, что горячо мною любимый Гоголь не настолько оригинален для западного читателя. В Латинской Америке XX века наберется десяток «Гоголей». В Европе есть Гофман и романтизм. Гоголевскими фантазиями Европу не удивить. Так что Толстой – Достоевский выглядит самой оригинальной парой.

4) На мой взгляд, если Достоевского и Толстого убрать из школьной программы, количество их читателей резко упадет. Но, поскольку Достоевский справедливо считается автором, который раскрывает тему темных сторон человеческой натуры, я бы не списывал его со счетов. Как бывшая молодежь, я вижу здесь вещи, которые нравятся молодежи. Тут и панк, и саморазрушение, и декадентство, и психоделия. Молодые люди увлекаются этим во все времена. Достоевский может удовлетворять такого рода запросы не меньше, чем сюрреалистическая живопись или какой-нибудь готический панк-рок. Даже если бы Ф.М. убрали из школьной программы, он бы все равно котировался. Для эстетствующего молодого читателя он вполне «годный» автор.

ИА «Альтаир» присутствует в самых популярных соцсетях.
Присоединяйтесь к нам:
Telegram
Одноклассники
Вконтакте

Поделитесь новостью с друзьями: